Der Vogelfänger bin ich ja, Stets lustig, heißa hoppsassa! Ich Vogelfänger bin bekannt Bei Alt und Jung im ganzen Land./// В саду две курицы съели крокодила.
Пожалуй, мне придется все это записать, пока это не стерлось из моей памяти. Факты уже записаны и останутся в моей деке навсегда, но чувства и мысли стираются мучительно быстро, а я не хочу их потерять.
Злость. Хотя бы на то, что эта чертова пасудина построена не на Куате, иначе она была бы известна даже моей утухающей памяти до последней детальки. И не по куатским технологиям. Вот почему надо было думать, выбирая корабль на службе, вот почему! Но повреждения не неисправимы, скоро можно все сделать. Эх, почему техник так далеко, и мне приходится одновременно помогать Рэю в починке и объяснять пассажирам, что скоро мы все поправим. Не знаю, насколько скоро, но должны поправить.
Фриск. Сначала он заинтересован, рассказывая мне о том, что нашел в крови некоторых пассажира и чем это найденное считает. Потом в нем проскальзывает любопытство по поводу того, что несколько таких пассажиров у нас делают. Потом... потом я чувствую, что всем уже не до шуток.
Рэй. Он говорит, что чувствует воздействие на свое сознание. Решить проблему несложно - просто мы с Фриском решили носить препарат при себе, распределив на двоих целый килограмм, но мне сложно скрыть то, что от такой новости у меня перехватило дыхание. Кто-то это может, и этот кто-то близко, - заставить захотеть что-то сделать. Уж лучше получить очередь из бластеров...
Бывает и мягче, когда просто не чувствуешь, что твоими желаниями управляют. И это еще страшнее пойманного ощущения. После того безумного дня мне в голову пришло осознание, что и со мной так делали, вроде бы по мелочам, и, боюсь, не единожды.
И еще раз гипердрайв. С нами как будто играют в какую-то нехорошую игру. И мы должны выиграть или умереть, другого выхода нет.
Выиграть в этой игре или умереть. И убить того, кто затеял эту игру.
Танцовщица. Наемница. В крови последний, по словам фриска, эти самые штуки зашкаливали. Как уже стало ясно всем со слов и действий пассажиров, они умеют заставлять говорить правду. Нет, заставлять хотеть говорить правду. Но на наглую танцовщицу это не действует. И она говорит, что сама же эту игру и затеяла. Надо было ее убить, а не тащить в медотсек, и все равно, что бы сделала со мной наемница. Что угодно, только корабль будет цел, а капитан, Фриск и Тейя живы. Нас и так осталось только четверо.
Еще раз Фриск. Еще раз убеждаюсь, что он только изображает из себя бездушного исследователя, для которого все это - эксперимент. Мне не приходилось видеть ботана таким, как тогда, когда я заставлял его положить просто повязки на раны девушки, которой нужно было срочно в бакта-камеру. Или в шлюз... Потом она умрет сама, а ведь совсем незадолго до этого так боролась за свою жизнь. Мне не важно, что обо мне скажут или подумают, мы одни на корабле, застрявшем где-то, и жизнь одного не стоит двух десятков жизней. Моя - в том числе.
Охранник танцовщицы. Своеобразный мужчина, изображающий из себя героя, запутавшегося в паутине из чувства долга. Что же, стоит добавить к этой паутине еще и связанные руки, парень-то неплохой. Впрочем, это не совсем удалось.
Еще раз Рэй. Бледен даже больше обычного, ведет себя еще страннее обычного, но пассажиры ему верят больше, чем мне. Я все понимаю, мне просто жаль, что немалый ум и сердце авантюриста прогнивают под гнетом чьей-то паутины. Просто делаю вид, что не догадываюсь. Что тут сделать мне? Фриск ведь тоже в этом участвует, и он вряд ли просто помогает принимать вещество, ничего не делая. Да, лекарства нет. Но я никогда не поверю, что он может не бороться за жизнь капитана хотя бы так же, как боролся за здоровье простой пассажирки.
Безумный день. Вспышки. Запах обожженной кожи. Запах прожженной электроники. Крики. Выстрелы. Металл плавится под лезвием светового меча. Те самые световые мечи, и их больше, чем мне приходилось видеть за свою жизнь. Боль. Страх. И что-то еще, что сильнее боли и страха, и для описания чего у меня нет слов...
Злость. Хотя бы на то, что эта чертова пасудина построена не на Куате, иначе она была бы известна даже моей утухающей памяти до последней детальки. И не по куатским технологиям. Вот почему надо было думать, выбирая корабль на службе, вот почему! Но повреждения не неисправимы, скоро можно все сделать. Эх, почему техник так далеко, и мне приходится одновременно помогать Рэю в починке и объяснять пассажирам, что скоро мы все поправим. Не знаю, насколько скоро, но должны поправить.
Фриск. Сначала он заинтересован, рассказывая мне о том, что нашел в крови некоторых пассажира и чем это найденное считает. Потом в нем проскальзывает любопытство по поводу того, что несколько таких пассажиров у нас делают. Потом... потом я чувствую, что всем уже не до шуток.
Рэй. Он говорит, что чувствует воздействие на свое сознание. Решить проблему несложно - просто мы с Фриском решили носить препарат при себе, распределив на двоих целый килограмм, но мне сложно скрыть то, что от такой новости у меня перехватило дыхание. Кто-то это может, и этот кто-то близко, - заставить захотеть что-то сделать. Уж лучше получить очередь из бластеров...
Бывает и мягче, когда просто не чувствуешь, что твоими желаниями управляют. И это еще страшнее пойманного ощущения. После того безумного дня мне в голову пришло осознание, что и со мной так делали, вроде бы по мелочам, и, боюсь, не единожды.
И еще раз гипердрайв. С нами как будто играют в какую-то нехорошую игру. И мы должны выиграть или умереть, другого выхода нет.
Выиграть в этой игре или умереть. И убить того, кто затеял эту игру.
Танцовщица. Наемница. В крови последний, по словам фриска, эти самые штуки зашкаливали. Как уже стало ясно всем со слов и действий пассажиров, они умеют заставлять говорить правду. Нет, заставлять хотеть говорить правду. Но на наглую танцовщицу это не действует. И она говорит, что сама же эту игру и затеяла. Надо было ее убить, а не тащить в медотсек, и все равно, что бы сделала со мной наемница. Что угодно, только корабль будет цел, а капитан, Фриск и Тейя живы. Нас и так осталось только четверо.
Еще раз Фриск. Еще раз убеждаюсь, что он только изображает из себя бездушного исследователя, для которого все это - эксперимент. Мне не приходилось видеть ботана таким, как тогда, когда я заставлял его положить просто повязки на раны девушки, которой нужно было срочно в бакта-камеру. Или в шлюз... Потом она умрет сама, а ведь совсем незадолго до этого так боролась за свою жизнь. Мне не важно, что обо мне скажут или подумают, мы одни на корабле, застрявшем где-то, и жизнь одного не стоит двух десятков жизней. Моя - в том числе.
Охранник танцовщицы. Своеобразный мужчина, изображающий из себя героя, запутавшегося в паутине из чувства долга. Что же, стоит добавить к этой паутине еще и связанные руки, парень-то неплохой. Впрочем, это не совсем удалось.
Еще раз Рэй. Бледен даже больше обычного, ведет себя еще страннее обычного, но пассажиры ему верят больше, чем мне. Я все понимаю, мне просто жаль, что немалый ум и сердце авантюриста прогнивают под гнетом чьей-то паутины. Просто делаю вид, что не догадываюсь. Что тут сделать мне? Фриск ведь тоже в этом участвует, и он вряд ли просто помогает принимать вещество, ничего не делая. Да, лекарства нет. Но я никогда не поверю, что он может не бороться за жизнь капитана хотя бы так же, как боролся за здоровье простой пассажирки.
Безумный день. Вспышки. Запах обожженной кожи. Запах прожженной электроники. Крики. Выстрелы. Металл плавится под лезвием светового меча. Те самые световые мечи, и их больше, чем мне приходилось видеть за свою жизнь. Боль. Страх. И что-то еще, что сильнее боли и страха, и для описания чего у меня нет слов...